| День первый |
|
– Подъем! Кому сказала!? Всем подъем. Живее. На уколы! В коридоре включился свет и санитарки привычно гремели вёдрами, распространяя едкий запах хлорки. Соседи по кроватям начали шевелиться, тянуть время стоило еще большего шума. В палате, где лежал Витёк, было обычно десять человек. Никто не возмущался. Грустные от неизбежного наступления раннего утра, безвольные обитатели тихо надевали синие и зеленые пижамы, и выплывали по очереди в коридор. В эти моменты он был похож на реку, заполняемую пижамными струйками, потускневшими от бренности, вытекающими из своих прямоугольных, каменных истоков. Только из двух палат никто не вышел: из первой и из изолятора. Все остальные, обычно, около ста человек, разбивались на два потока: первый направлялся в процедурную на уколы, а второй поток устремлялся прямо, к тупику коридора, где был проход в столовую. Санитар открывал шлюз, и все стекались к дверям столовой, где оседали на пол плотным ковром ряски и тины. Я сидел на корточках среди таких же бедолаг и молча ждал, когда закончится влажная уборка и проветривание. Так начинался обычный, размеренный день в 10-ом хроническом мужском отделении областной психоневрологической больницы № 1. Сидевшие люди изредка обменивались короткими фразами, но в основном, молчали и дремали. О чём можно было разговаривать, сидя на полу с утра, с человеком, которого видишь каждый день на протяжении нескольких месяцев или даже лет? Отделение было закрытого типа. Все, кто там жил, со временем становились друг другу ближе родственников. Дверей в палатах не было, а в каждом окне светило арматурное солнце. Жизнь здесь походила на аквариум, где время отражало только режим дня. Всё было одно и то же: порядок и распорядок. Вокруг меня сидели тени в одинаковых пижамах, с остриженными под машинку головами и пустыми глазами. Сюда сбились «сливки» общества со всей области. Были эпилептики, алкоголики, наркоманы, бомжи, собравшие деньги на убежище от наступающих холодов, и просто бедолаги, которых родственники отправили в бессрочный санаторий. Но в основном – это шизофреники. Затюканные, запрессованные нейролептиками и существованием в ограниченном пространстве, где в личное пространство вписывалась только кровать. Всё отделение находилось в состоянии анабиоза, и только санитарки громыхали вёдрами и двигали мебель. Нестабильные пациенты и те, кто выполнял какие–либо резкие движения, стояли в очереди за уколами. Особо одаренные получали их в первой палате. Кололи, в основном, аминазин или галоперидол. Их обычно назначали трижды в день. Кроме того, в уколах прописывали и обычные препараты. В среднем на товарища выпадало до десяти уколов в день. Контрольной и действенной мерой для усмирения помимо карцера являлась капельница. Даже если бы кололи просто воду, то с таким количеством уколов за неделю и демон стал бы вести себя согласно распорядку и правилам отделения. Я уже два месяца не получал уколов, а кушал таблетки, так как вел себя незаметно и на здоровье не жаловался. В таком же положении были и мои соседи. Здесь все были одинаковые и вполне нормальные ребята. По крайней мере, сложилось бы такое впечатление у нормального человека. Но я знал, что каждый из этой серой массы по-своему уникален. Тут есть Боги, Дьяволы, агенты КГБ, просветленные и подопытные инопланетянами. Есть такие, что даже не понять, что они из себя представляют. У каждого свой индивидуальный портал в миры, которые далеки от побеленных стен коридора. Это заведение служит посадочной площадкой или залом ожидания в межгалактическом аэропорте. Вон в углу сидит здоровенный бугай Андрюша, который улыбается и тихо читает мантру «Ом мани падмэ хум», перебирая невидимые чётки. Утренняя служба у него. Видать уже посадочный талон получил и готов к взлету. Но не научился он еще прятаться. Запалится он со своей мантрой, и они приколют его крылья галоперидолом к трапу. Жалко его, безобидный он, как ребенок. Остальные сидят молча с полной отрешенностью на лицах. Это и есть многолетний опыт и закалка. Любому жильцу этого заведения можно было доверить самую страшную военную тайну и быть уверенным, что на допросе тайну раскроет только тот, кто её доверил, ведь каждый циклился лишь на своем неповторимом мире. Дверь шлюза открылась, и весь человеческий осадок опять устремился вялотекущим потоком обратно в коридор и далее в туалет, умывальник и курилку. Определение направления с утра было самым трудным выбором за день. Я пошел на лестничную площадку, выделенную под курилку. Там уже собралось несколько человек. Кто-то стоял, кто-то сидел на корточках, потягивая табак. В курилке всегда понятно, у кого и как обстоят материальные дела. Основная масса больных дымила «Приму» без фильтра, которую получали из выделенных им пенсионных денег. Все они имели несмываемые, грязно рыжие отметины от никотина на кончиках указательного и среднего пальцев. Сигареты с фильтром курили те, кому приносили передачки, или те, кто каким-то, непостижимым образом добыл курево в больнице. У нас были даже те, кто курил иностранные сигареты. Обычно это были наркоманы, сосланные на лечение. Они были в каком-то смысле туристами нашего отделения, не задерживаясь надолго. Среди курящих были и бедолаги, чьи сигареты куда-то подевались. Я присел на корточки, достал свою «Яву» и закурил. Все молчали, утро еще не закончилось. Молчание длилось, пока в курилку не зашел один из безденежных бедолаг. Чубайс был бомжеватой наружности, рыжий мужик, все тело которого в доказательство истинности его личности было покрыто веснушками. Увидев, у меня в руках пачку, он затянул свою балладу: – Слушай, Витёк, дай закурить, а я на твой счет шесть миллионов долларов переведу. Мои сигареты закончились, так как командировочных мало получил. Честное слово, на следующей неделе все до цента отдам. – Отвали, Чубайс, ты мне еще обещанную BMW не подогнал. Толку от тебя никакого. И реформы у тебя говеннные. Ими даже подтираться не удобно. Когда долги отдашь – тогда и подходи. Чубайсу ответить было нечем. Оглядев окружающих в курилке и вспомнив все долги, кому должен, он полез в карман своей пижамы и со смущенным видом достал оттуда «Приму». Никого это не удивило, так как происходило каждый раз, когда Чубайс попадал в курилку. Толстый Алик вдруг резко поднял голову и включился, как будто он до этого прервал рассказ: – Так вот, вчера смотрел, как наши с финнами играли, ну как беременные бараны. У меня складывается впечатление, что они в поддавки за бабки играют. – Попробовали они при Сталине так поиграть, следующие десять лет на Калыме бы играли, а тренера расстреляли как продажную контру, – прогромыхал старый коммунист Чапай – седовласый, крепкий, жилистый дед, не отрываясь от созерцания потолка, из-за чего его глаза казались без зрачков. – Нет, тут дело в общественной магии, – сказал Кастанеда – долговязый, ссутулившийся, высохший мужик с белой, почти голубой кожей. – Это как? – удивился Алик. – Всё основано на том, что мысль материальна, – Кастанеда, как правило, произнося очередную прописную истину, распрямлял свою согнувшуюся спину, от чего казалось, что он только что вырос не меньше, чем на 20 сантиметров, – Надеюсь, присутствующие не будут этого отрицать. А если мысль эмоционально заряжена, то это самонаводящаяся ракета. И когда две команды играют, то играют не только игроки с их умением и быстротой, а еще друг на друга давят болельщики, придавая энергии своим и вытесняя энергию противника. При такой борьбе массовой энергии игроки и ждут подходящий момент, чтобы прорвать оборону и забить мяч. Именно поэтому при Совке наши были самые лучшие, так как вся страна могла выдавить кого угодно. Сейчас она поменяла свое мнение, и игроки воюют против своих и чужих. А при таких делах, что воюй, что не воюй, всё равно получишь шайбу. Понятно? – И что прикажешь их полюбить всем сердцем? – Ну, если не хочешь воевать вместе с ними, так хотя бы не ругай. Поверь, это уже какая-то польза. Алик был не в настроении обсуждать серьезные вопросы: – Ладно. Хорош болтать, на обход пора идти. Чубайс откашлялся и протараторил: – Сейчас воспитывать будут. Небось, Светка на пятиминутке накапала шефу на Серегу, который бухой в слюни на ужин явился. Утреннее воскуривание табака завершилось, и все разошлись по своим палатам. В момент обхода всё отделение должно было замирать на своих местах у коек. Обход проводил заведующий отделением Юрий Анатольевич и его молодой врач Евгений Петрович. Начинался обход всегда с конца коридора, с шестой палаты. Там находились в основном долгожители без каких-либо проблем. Чем ближе палата находилась к процедурному кабинету, тем не стабильнее товарищи там проживали. Первая палата была для всех поступивших, особо отличившихся и особо отлетевших. На входе в первую палату всегда сидел санитар и следил за всеми. Во второй палате валялись годами старые дураки с полностью высохшими мозгами. Я же обитал в третьей палате с кроватью у окна. В палату зашел довольный жизнью шеф, рядом встал угрюмый Евгений Петрович. Все стояли по стойке смирно. – Так, ну что у нас тут? Молодцы. Подстрижены, кровати заправлены. Самойлов хорошо; Федотов, почему кашляешь? Иди сюда послушаю. Хрипишь, Федотов. Евгений Петрович, назначь антибиотики. Дальше… Гнатюк, ты готовься на выписку, родителей ко мне. Прохоров… Виктор, откуда шишка на лбу? – Осторожней нужно быть. Смотрю, Библию читаешь? – Да, взял ознакомиться, только чего-то никак. «Шеф не против Библии, только какой нормальный человек её сможет читать». – Ну-ну. Понаблюдаем. Следующий. Пархоменко – нормально. – Гражданин начальник, когда отпустишь? – в очередной раз обхода уже зло спросил Завъялов. Это был старый эпилептик со стажем, у которого никого не было, но мысли о свободе его никак не отпускали. – Скоро выпишу, скоро. – Ты мне «скоро» сколько лет говоришь? Вот напишу на тебя главврачу. Он меня знает, а ты плохой. Юрий Анатольевич обезоруживающе улыбнулся и похлопал приятельски по плечу Завъялова. Тот в свою очередь опустил глаза в пол и замер. Врач обвел еще раз всех своим коронным взглядом хозяина и обратился: – Слушайте, Лесков чесотку подхватил где-то, сейчас в изоляторе загорает, так что если чесаться начнете, сразу говорите. Выйдя из палаты, процессия направилась в четвертую палату, именуемую блатной. Там содержали алкашей и наркоманов. Во время обхода там был каждый раз аншлаг. Для нашей палаты осмотр официально закончился, и каждый занялся своими делами. Я начал изучать свой лоб: «Может спросонок стукнулся, вот и шишка. Только не помню, где её подцепил, а лунатизм за мной ещё не наблюдался. Хотя и лунатики – народ осторожный». Каким-то образом шишка была связана с Библией. Я посмотрел на книгу, которая светилась под солнечными лучами. На ней был очень красивый солнечный зайчик, который переливался, как маленькая звездочка. Присмотревшись, я разглядел на книге стекляшку. Это оказался прозрачный, игральный кубиком, на сторонах которого были точки от одного до шести. Внутри кубика в центре был шарик с матовой поверхностью. Смотря внутрь его, я поймал ощущение, что там находится спрятанная звезда. Я покрутил игрушку в руках и бросил на подоконник. Кубик покатился и остановился. На ребре была одна точка. Я взял его и бросил еще раз. Выпал опять один. Сделав еще несколько бросков, результат не изменился. Кубик всегда останавливался на единице. Такое однообразие быстро надоело, и стекляшка поспешила утонуть в кармане моей пижамы. Сейчас было солнечно, но прохладно. Тем, кому разрешили гулять, одели телогрейки с белыми надписями «10» на спине. Я вместе с другими пациентами вышел во двор корпуса и зашел на площадку, окруженную железной сеткой. Каждый разбрелся, кто куда, и стал загорать. За забором был виден яблочный сад, а с другой стороны – наш двухэтажный корпус. На окнах везде были решетки, за которыми на первом этаже виднелись мрачные рожи шизофреников-туберкулёзников. О них заботились усиленно, поэтому сегодня они не гуляли. Я развалился на бревне и закрыл глаза. В таком состоянии стали прокручиваться видеороликом события прошлой ночи: был мужик, который сказал, что я умру, и предложил свои услуги по дизайну моей жизни с одной стороны и смерти – с другой. Приснится же всякая чертовщина, Фауст и племянники. Тогда шишка и кубик откуда? По сценарию – оттуда. Тогда выходит, что всё это реально, и я умру? Так что мне делать? Нужно звать на помощь! Странно, но состояние шока я не испытывал, все было как-то естественно и не впервые. – Да, только правды как минимум две – одну ты только что вспомнил, хотя эта же правда для санитара, который сидит на выходе, совсем другая. Правда – вещь субъективная, поэтому тебе и выбирать эти правды. – Значит, я все же умру! – Умрешь. И эта истина применима и для тебя, и для санитара. – Ага. Только я умру через неделю, а санитар еще будет жить еще хрен знает сколько. В этот момент санитар начал кашлять. Его лицо покраснело от того, что он задыхался. Упав на колени, сквозь хрип и текущие слюни, ему всё же удалось сделать резкий выдох. Рядом с ним упала замусоленная жвачка. – У человека по жизни множество иллюзий и одна из них – это игнорирование собственной смерти. Иллюзии помогают человеку спрятаться от суровых законов реальности. Но как бы он не прятался в самые замечательные фантазии, все они имеют недостаток разваливаться под напором реальности, которая не плохая и не хорошая, просто небо синее, а вода мокрая. А к этому у каждого свои отношения: плохие или хорошие. – То, что смерть реальна – это и без объяснений понятно. Так что в ней хорошего для тех, кто не ищет смерти, испытывая муки жизни? – В этом случае я бы посоветовал перейти на постоянный режим ожидания смерти. Сам процесс смерти не так пугает человека, как результат этого явления, при котором теряется не только физическое тело, но и всё, что связано с личностью. Теряются связи, близкие люди, чувства, эмоции, жизненный опыт, возможность что-то исправить и так далее. Потерять это в один момент очень страшно. Если же человек готовится к этому всю свою жизнь, то и поведение у него становится взвешенным, отточенным и окончательным, а социальные связи будут уважительные и осторожные. Возрастет также качество жизни с мыслью о том, что в любой момент может наступить смерть, и лучше предоставленным временем пользоваться оптимально грамотно. У некоторых народов существуют поверия, что смерть человека всегда находится за спиной на расстоянии вытянутой руки и является единственным попутчиком на всю его жизнь. Она становится самым терпимым другом и прощает ему всё, что бы человек ни совершил в жизни. Она же его самый лучший советчик. И когда наступает жизненно неразрешимая ситуация, то смерть говорит: успокойся, я же ещё не постучала тебя по плечу. Поэтому любую реальность портит или обнадеживает иллюзорное отношение к жизни, а не к смерти. – Ну, и что мне теперь делать с этой реальностью? Не хочется все равно умирать в расцвете сил. – Вариантов множество. Например: впасть в депрессию и жалеть себя до смерти или плюнуть на свою важность и свои знания прошлых лет, и стать безупречным в предстоящей своей, короткой жизни. В расцвете сил умирать лучше, поскольку еще есть силы на осознанность. – А как это быть безупречным? – Это значит жить только настоящим моментом и вести себя в нем оптимально, как ты можешь или считаешь нужным. Твоя совесть будет лучшим индикатором безупречности. За любое свое действие ты принимаешь окончательную ответственность. Если придерживаться такого принципа, то вся жизнь будет безупречной и полноценной. И никаких сожалений типа: можно было бы сделать по-другому. Принимая ответственность за свой поступок, человек повышает свой уровень осознанности, что приведет по итогу к безупречности. «Я получил все, что мог, и знаю, что всё это сотрет смерть, поэтому цепляться за это глупо». – Круто придумал! Ну, с настоящим понятно, а как же быть с будущим и прошлым. Ведь все люди чего-то хотят, и у всех было прошлое, которое им дорого. – Так что, выходит, это плохо жить своими фантазиями? – У тебя должно сложиться на всё своё мнение, поэтому я тут и нахожусь. А для этого у тебя должно быть желание. Поэтому я подарил тебе ключ. Тот кубик, который у тебя в кармане, играет роль не только календаря в договоре. Если ты проявишь намерение узнать очередную грань жизни, то после твоего броска, кубик открывает для тебя такую возможность. – Мои желания? Что же мне ключ сегодня открыл? – Ты можешь видеть иллюзии окружающих, и к чему они приводят. Вот они: божественный дар и дизайнерское искусство в чистом виде. – Прикольно, а как это сделать? – Достаточно сконцентрироваться на том, кто тебе интересен. Я открыл глаза и удобно сел. Оказалось, что рядом со мной на бревне сидел из четвертой палаты Антон Городецкий. Неизвестно, как его звали по паспорту, здесь он носил имя персонажа фильма «Ночной дозор», который боролся с силами тьмы. Я сконцентрировался на этом персонаже. Городецкий стал медленно перевоплощаться: телогрейка превратилась в черный плащ, появился на голове капюшон, а на глазах замерцали черные очки. Палка, которую Антон крутил в руке, видоизменилась в магический фонарик для развоплощения тьмы. Антон был чем-то недоволен и бросал короткие взгляды в противоположный угол загона. Проследив за взглядом Антона, я увидел главу «Дневного дозора» великого темного мага Завулона. Тот сидел на пне и перебирал четки ошейника своего верного пса. – Чего такой хмурый, Антон? – поинтересовался я. – Да мне вчера передачку принесли, а ночью кулек с конфетами исчез. А мне конфеты нужны для поправки здоровья после длительного нахождения в сумраке. Я всю заначку спрятал на первом слое сумрака. Просыпаюсь, а конфет нет. Ты сам понимаешь: в сумрак человек не проберется, только иной может, а иных в отделении только двое: я и Завулон, ну и неинициированных еще двое. Так вот, если использовать дедуктивный метод, то вор может быть только один – Завулон. Он, падла, на второй слой сумрака их унёс. А я на второй слой спуститься не могу, сил не хватает, да и таблетки рубят. Антон и без того сутулый совсем сгорбился в своей обиде от такой безвыходной ситуации, я же искренне соболезновал ему: – Ну, а ты Юрию Анатольевичу пожалуйся, пусть примет меры и Завулону закроет похождения по сумраку. – Нет, инквизиторы не вмешиваются в дела Света и Тьмы, пока те не нарушают Великий Договор. Да и ничьей стороны они не поддерживают. Тут придется мне самому разбираться. – Ну и чего ты сделаешь? Доказать не докажешь, морду бить будешь? Так тебя сразу в первую палату спеленают. – Не, это все детство, я ему судьбу перепишу. – Это как? – Я видел у медсестры Зои мел судьбы. Красный такой, она им пробирки подписывает. Им-то я Завулона и обломаю по полной программе. Мало не покажется. – Ты думаешь, сработает? – Конечно, только проблемы будут с инквизицией. Использование артефакта такой силы может нарушить баланс между Светом и Тьмой. Но если мел сработает, всё остальное не имеет значения. Искусство требует жертв. На лице Антона появилась улыбка, немного расправив плечи, он стал светиться. Миша был худым и прыщавым пацаном, но при концентрации на нем внимания, тот преобразился в накачанного коммандоса в защитном камуфляже. Рядом с ним стоял автомат и рюкзак. – Военное что-то? – я не слышал об этой игрушке никогда. – Не совсем. Эту игрушку придумали хохлы, – продолжал Антон, – игроки считают её новой ступенью в эволюции такого типа игр. Вся прелесть заключается в свободе выбора и реальной возможности игрока. Сама игра про Чернобыль в 2012 году, и смысл в том, чтобы ходить и убивать мутантов. Кроме того, там можно еще зарабатывать деньги, общаться с другими сталкерами и даже бухать с ними. Короче, всё как в жизни. Кроме этого, таскать на себе можно всего 50 килограммов, а не тонну боеприпасов, как на танке. Основная фишка этой игры, не считая мутантов и наворотов в оружии, – в том, что все стремятся в Чернобыльскую АЭС, где спрятан кристалл «Исполнитель Желаний». Он может исполнить только одно желание для первого человека, кто к нему прикоснется. Короче, все стремятся к этому камню, потому война на АЭС лютая. В конце концов, ты приходишь к этому кристаллу и загадываешь желание, и на тебя начинает сыпаться много золотых денег. На самом деле это откручиваются с крыши гайки там, клёпки. Под таким натиском тебя заваливает арматурой. Вот такой вот «Happy End». Говорят, что различных концовок может быть семь. Так вот, Миша четыре раза прошел эту игру, но как он ее не проходил, конец был одним и тем же. На пятый раз кристалл выполнил его желание. Теперь он счастливый загорает в дурке. В этот момент Миша взял в руки автомат и припал глазом в оптический прицел. Он целился в черный мусорный пакет, который на ветру перекатывался от дерева к дереву. Обратив на себя внимание, пакет превратился в черного матерого вепря, который рыскал возле яблонь. Прозвучал тихий щелчок, пакет рвануло вверх, и кабан свалился как подкошенный. Миша опустил автомат и принял свою обычную расслабленную позу с несходящей улыбкой на лице. – Все это развод – вмешался в разговор Лабетов. Он подошел к нам, заинтересованный услышанным диалогом. Это был тучный мужик внушительного вида, учитывая его стеклянный глаз вместо правого глаза, – нет там никаких семи концовок. Всё это рекламное фуфло. Когда я играл, меня, к счастью, об этом предупредили. Там в середине игры один тип забивает стрелку. Только встретиться он хочет почти в самом начале трассы, поэтому многие на него забивают. А он дает наводку на кодовый ключ вглубь АЭС. Там-то и выясняется, что кристалл этот придумали специально ученые, которые злые опыты творят на подстанции, чтобы особо любопытных сталкеров валить. Принцип такой же, как рыбалка на блесну. Им там экскурсии не нужны. Так, вот, в конце игры этих умников нужно замочить, тогда и наступит мир и всеобщая гармония. Пока он говорил, я присмотрелся к нему. Передо мной стоял типичный бандит из 90-х. За модным костюмом на черной водолазке виднелась золотая цепь с иконой, а под мышкой уютно болтался пистолет. – Я чего тут подумал, – сказал Городецкий, – может ему всё это рассказать, и у него будет повод из дурки выписаться. Лабетов широко улыбнулся и блеснул своим стеклянным глазом: – Ага, герой-психолог, ты что ж его решил обломать и блаженного счастья лишить? Светлый маг вспыхнул: – А ты давно во второй палате был? Там-то полно счастливых идиотов, у которых мозги ссохлись, и всё стало по фигу. Теперь их место на грядке. Хорош с вами время терять, люди, пойду реанимировать воина. Антон встал и направился к Мише. Тот, как обычно, находился в нирване. Подсев к сталкеру, дозорный начал свой монолог. Я и Лабетов не слышали, что тот говорит, и могли лишь наблюдать сюжет из немого кино. Завулон, сидевший рядом, тоже стал внимательно слушать. – Ну, сейчас поглядим на очередной мастер-класс по психоанализу от одного шизика другому – сказал Лабетов и громко засмеялся, сотрясаясь всем телом. Таким нескромным поведением он тут же привлек внимание санитара, но тот лишь задержал взгляд на пару мгновений и снова погрузился в полудрему. – Поздравляю, теперь понесется моча по трубам! Шоковая терапия в действии, –бандит смеялся на этот раз тихо, чтобы не вывести из сонного состояния санитара, сотрясаясь всем телом. В следующий момент Миша, вскочив с места, надел свой рюкзак и автомат и прыгнул на сетку забора, как натуральный ниндзя. Дальнейший сюжет был развернут очень быстро. Со стороны наблюдатель мог видеть, как к висящему на сетке дрищу подскочили два санитара и стали стягивать на землю. Воин выкрикивал проклятия и сопротивлялся, но был низвергнут на асфальт. Рядом сидящие мужики вскочили и стали помогать санитарам, так как дури в нем оказалось, как у здорового быка перед убоем. Пять человек вдавливали Мишу в асфальт, пока он буянил. Появилась медсестра со шприцем, и своим отточенным движением киллера воткнула кинжал через пижаму в бедро сталкера. Ощущение было, что это была пуля, а не транквилизатор, остановив его в секунду. Силы покинули героя, и санитары вынесли его с поля боя в госпиталь. После такого спектакля все трое закурили. – Ну, ты Светлый, сама доброта, – сказал я, затягиваясь. – Ему это только во благо, – ответил Антон. – Это ты Мише расскажи, которого галоперидолом заколют на привязи в первой палате. Он из рая по скоростному лифту прямо в ад попал. И в лучшем случае на неделю капельницы пропишут. А там, куда его отнесли, неделя будет вечностью, – Лабетов наслаждался правотой своих слов по поводу терапии от шизика шизику. – Тогда не делай добра и не получишь зла, – сказал Антон с выдохом дыма. – Это точно. Вон, какой Завулон довольный сидит, – обратил внимание Лабетов. – Тьма всегда была тенью Света. Тут принцип взаимоотношений как в айкидо: силы противника используются против него. Только, чем выше уровень соперников, тем больше мясорубка, которая становится похожа на изящный смертельный танец, где оба находятся в энергетическом потоке и каждый ждет ошибки соперника. – Без боли не бывает прозрения,– сказал Лабетов и, вытащив из глазницы свой стеклянный глаз, он положил его на ладонь. Он поступал так каждый раз, когда был доволен собой после эффектной фразы. – Именно, – сказал Антон, – и Мише лучше выйти из иллюзии и начать жить, чем, например, вот так, – ткнул Городецкий в стеклянный глаз Лабетова. Лабетов был весьма примечательным персонажем, его манера общаться, его внешний вид и тембр голоса составляли образ гения, задумчивого и сложного в его внутреннем мире. Врачи и санитары его любили, потому что он любил веселиться. Приятный собеседник в этих стенах за исключением переключателя, которым была нервозность. Без тяжелой артиллерии фармацевтики обойтись было невозможно. Когда действие лекарств было незначительным, в нем мог проснуться депрессивный, хамовитый бандит Вовчик, нетерпимый к чужому мнению. Неприятный тип. В нашем заведении знали и контролировали его. Вглядываясь в Лабетова, меня начало нести каким-то потоком желтого света. Из этого странного состояния меня вывел Лабетов, почему-то внимательно всматриваясь в меня: – А к тому, что сколько не прячь, сколько не тренируйся – всё равно спеленают, – он вздохнул и выбросил бычок. Разговор сам собой закончился, я проследовал взглядом за уходящим Лабетовым в его малиновом пиджаке. После таких открытий с Городецким, Сталкером и Лабетовым, я решил посмотреть на окружающих при помощи своего дара. Магический взгляд стал перевоплощать однотипных пациентов в красочные карнавальные костюмы. Стали проявляться святые с нимбами, ангелы в белых одеждах и с крыльями, монстры и демоны, чернокнижники. Довелось увидеть контакт космонавтов и инопланетных гуманоидов. Разведчиков и военных выдавали только нашивки, ордена и погоны на фуфайках. Из политиков попался тот же Чубайс и старенький Горбачев. Был Кашпировский и Есенин. Интересным было появление Якубовича, который держал банку огурцов, не сменив свой дурдомовский прикид. Перевоплощение происходило не со всеми, многие оставались сами собой. Я не заметил, как появилась медсестра и позвала всех на обед. Она была в купальнике с короной на голове и ленточкой, на которой золотом было написано «Мисс Вселенная». И вот таким образом весь карнавал передрейфовал на фуршет в дурдомовскую столовую. Такой остроумный ответ был встречен громким смехом. Бубль всегда отличался отменным чувством юмора, с порядочной долей сатиры, за что не раз попадал. – Да, мрачная картинка. И чего, вылечится невозможно? Я рассмеялся от того, как лихо Бубль-Гум переключился с серьезных, философско-теоретических раскладов на свой богатый опыт старого наркомана. Он же от сказанного впал в мрачное состояние. Нужно было срочно исправлять ситуацию: Он закатил глаза и ответил: Бубль прогремел: – Да он уже кипит давно, нашли кого смотрящим оставлять. Есенин остановился, пожал плечами и продолжил своими широкими шагами сотрясать Вселенную. От компании отделился полностью седой сторожила -Боря, и засеменил за банкой с кипятком. Этот маленький, высохший дед, навскидку лет шестидесяти, в оранжевом одеянии, в контрасте с его белыми волосами, обрамляющими лысину, был знаменит тем, что провел здесь времени больше, чем кто-либо. Он принес банку с кипятильником. Он часто проводил чайную церемонию, отлично заваривая чифирь, что особо ценилось в подобных заведениях. Половина пачки чая попало в банку, и вода стала превращаться в суп черного цвета. Будда шевелил беззубым ртом, что-то читая и не издавая при этом ни одного звука. Громче всех было слышно философские рассуждения Есенина: Терпкий горький вкус чая разлился у меня во рту. Через несколько минут сердце стало набирать скорость и разгулялось до того, что решило выпрыгнуть из горла. – Эээ, брат, да ты не понял в чем суть кайфа, и приход у тебя как у молодого. Любой кайф нужно понять. Чтобы с этим согласиться вспомни свой первый сексуальный опыт или первую затяжку. Боря оживил Есенина, громко сказав: – Эй, Пушкин, цепляй банку и вперед за водой, вторячком догонишься. Да, Боря умиротворенно ответил: – В них нет никакого смысла. Юрий Анатольевич в одной из бесед мне разъяснил со своей позиции ученого человека, что специфика любого бреда в кристаллизованном ложном умозаключении смысла, который не поддается не одному аргументу. Бубль Гум в свойственной ему манере добавил: – Поэтому радио можно не покупать – тут своё постоянно работает. Компания снова загудела, тема касалась каждого, находящегося как в этих стенах, так и за ними. Просто, здесь это ощущалось острее и отчетливее. – А после клизмы Есенин выдал другой перл:
По теории – я глупый, а по тактике – дурак.
|